В ночь на Сто лет 19 мая играли в Мертвый сон, но это была неделя-перед-Альквалондэ, и времени написать об этом не было совсем. Девочка, которую я играла, чуть не съела меня живьем за эту неделю, но мы сумели договориться %))

Эйвис была девочка-ветер - куда подует, туда летит. Она пела под гитару на улицах города, чтобы собрать денег для лучшего друга, она, как и большинство жителей Холлоуфилда, мечтала оставить его навсегда. Она ни в какую не желала идти по стопам родителей и поступать на медицинский факультет. Ей хотелось окончить школу, соврать отцу и матери, что едет поступать в другой город, и сбежать путешествовать по миру со своей гитарой. Во всем мире для нее были важны пятеро: Кристофер, с которым, даже после его ухода в экстернат, она продолжала переписку (смс? е-мэйл? нет, о чем вы? бумажные письма!). Джессика, девочка-из-детдома, над которой Эйвис взяла что-то вроде негласного шефства, с которой так славно было заниматься всякой безумно важной ерундой и уходить в отрыв. Родители. И их любовь друг к другу и к ней. Небо могло рухнуть на землю, но папа и мама не могли поссориться.
И еще был Кайл.

Дальше очень, очень много букв. Очень.Кайл не был принцем на белом коне, но ей такого и не нужно было. Просто однажды он шел по улице, увидел ее, поющую на ветру, и запел вместе с ней. И вошел в ее душу, как горячий нож входит в масло, и остался в ней, "как в янтаре остаются века" (с).
Так прошел год. А потом -
"Дорогой Кристофер, - писала она, -
я не помню, когда мне в последний раз было так плохо. Кажется, мы расстались с Кайлом. Он не хочет больше иметь со мной ничего общего - даже в школу вот уже третий день не приходит! Кристофер, я, честно, не знаю, что теперь делать. Ты прости, что я вот так расклеилась и тебе сейчас плачусь, но... Ладно, ладно, я перестала.
Знаешь, я уволилась из SilverFish - все-таки не могу ночью работать, а днем продолжать нормально учиться. А если меня выгонят из школы за неуспеваемость - боюсь даже представить, как расстроятся мои родители. Но все равно там очень славно. Думаю, не поработать ли там еще немножко летом. Хотя.. Теперь уже, наверное, не смогу туда ходить.
Мы пошли туда с Кайлом праздновать мое увольнение, ну и я... м... малость перебрала. Знаешь, я последний раз так отвратительно себя чувствовала лет в 14, когда мы на спор пробовали все что льется за один вечер и проверяли себя на выносливость. С тех пор я как-то и не напивалась же, а тут вот прямо до беспамятства.. Проснулась дома уже - видимо, Кайл меня отвел. А потом, в школе, я подошла извиниться, а он так посмотрел, будто сквозь меня, будто меня не видел вовсе, и спросил, мол, "ты кто?" - и я не нашлась, что ему ответить. Крис, он презирает меня теперь. Очень хочется умереть. Или, лучше, никогда не рождаться.
То есть, нет, я не собираюсь, конечно, выбрасываться из окна или что-то в этом роде, я еще не настолько дура, но мне так стыдно... Я так привыкла, что он со мной! Знаешь, я, наверное, и правда его *фраза густо зачеркнута, но угадывается*
В общем, Крис, если вдруг я не отвечу тебе на следующее письмо - значит, я пошла и повесилась с горя =)
Шутка, конечно. Но вот, кажется, только за тебя я сейчас и держусь.
Напиши мне, как ты там? А то давно от тебя вестей нет, я соскучилась.

С любовью,
Эйвис"

Потом она узнала, что незадолго до того умерла его мать. В школе он больше не появлялся, дома его не оказалось, его спивающийся отец буркнул, мол, сын сбежал.
Джесс звала ее развеяться, Эйвис даже отпросилась на ночь у родителей, но в последнюю минуту передумала и осталась дома.
Ей было 16, ей было плохо, она была ветер. Она жгла свечи и пыталась понять, как жить дальше.
Внизу хлопнула дверь - родители вернулись. Ее отвлекли от собственных мыслей слишком уж громкие голоса на первом этаже маленького коттеджика, в котором жила ее семья. Она тихонько спустилась и застала небывалую сцену - отец с матерью ссорились чуть не до драки, выкрикивали друг другу оскорбления, по маминому до неузнаваемости злому лицу текли слезы. Было совершенно невозможно понять причину их ссоры, но само это зрелище будто парализовало Эйвис. Очнулась она, когда мама швырнула в отца чайником и схватилась за табурет, а отец нашарил в ящике нож и уже замахнулся им на жену. Девочка закричала и бросилась к родителям, пытаясь их разнять. Взрослые слегка опешили - им явно не хотелось, чтобы их разборки видела дочь (из чего Эйвис сделала вывод, что подобное случается уже не первый раз), но тут все трое обратили внимание на уже довольно явственный запах дыма и гари, стоящий в доме. Эйвис похолодела и кинулась наверх, в комнату. Комната горела, огонь быстро расходился по деревянному дому - видимо, сквозняк уронил свечу, когда Эйвис открывала дверь, чтобы выйти. Спешно отступая назад, девочка не заметила начавшуюся лестницу и скатилась со ступенек, так и оставшись лежать внизу.
Пришла в себя она уже в больнице. Открыла глаза - и не увидела ничего, кроме темноты. Было страшно. Потом пришли какие-то люди - Эйвис смутно помнила голоса почти всех этих врачей - половину детства она провела в этой больнице. Говорили что-то о том, что прошло уже больше года... Пришел папа, обнял крепко-крепко - страх отпустил немного. Эйвис спросила, где мама, и отец не смог ответить сходу. Начал говорить что-то о пожаре, о том, что он, пожар, унес маму с собой год и три месяца назад, и девочка все никак не могла взять в толк, о чем он говорит. Она помнила всю свою жизнь - кроме последних часов. В конце концов Эйвис уяснила, что мама просто далеко-далеко уехала, что огонь взял ее с собой, и ей там с ним хорошо. На вопрос дочери, почему ей ничего не видно и когда же зажжется свет, отец ответить не успел - пациенты ждали его.
Изменения в Эйвис-после-комы коснулись не только ее зрения. Теперь она воспринимала мир совсем по-другому, как шести-семилетний ребенок. Хоть и помнила всё и всех (или почти все и всех) из "прошлой" жизни. Ее очень быстро стали звать просто Эви, как в детстве (о, как много сил ей потребовалось в свое время, чтобы отстоять право называться полным именем!), ее жалели и навещали почти все работники больницы, но она не нуждалась в жалости - не понимала, почему все так к ней относятся. К своей слепоте Эви относилась как к игре: вот сейчас все ходят в темноте, чудом не натыкаясь один на другого, а когда зажжется свет - тогда-то и начнется самое интересное. Правда, никто так и не смог сказать ей, когда это произойдет.
Иногда свет даже зажигали, только ненадолго. Там, при зажженном свете, творились удивительные вещи. А потом Эви просыпалась. Сложно было отделить сны от реальности, да она и не стремилась. Просто принимала все как данность - вот оно есть, значит есть.
Вот только очень боялась громких звуков. И еще - когда кто-то с кем-то ссорился. Однажды отец повздорил с другим врачом в ее палате - говорил, что хочет забрать дочь домой, а ему отвечали, что нельзя и еще рано - так Эви вся сжалась в комочек под одеялом и пискнуть боялась, тихонько плакала только. Взрослые заметили, разом прекратили спорить, успокоили девочку и ушли. Но домой Эви так и не поехала.
Так прошел месяц. А в ночь на тридцать второй день после того, как Эви вышла из комы, она попала в Сон.
Во Сне она оказалась в совершенно темной комнате, так что даже не поняла, что спит - настолько вссе было похоже на реальность. Пошарила рукой вокруг себя - и поняла, что сидит вовсе не на больничной кровати, а на мягком ковре. Под руку ей попался свечной фонарь. Она взяла его, чтобы "рассмотреть" руками - а он зажегся и осветил все вокруг. Свечи в нем не было, он светился сам по себе. Эви нашла дверь и вышла наружу. Снаружи был город. И день. И солнце. И все это Эви видела собственными глазами.
Там, во Сне, Эви встретилась с девочкой по имени Мелоди, и она отвела ее к Кларенсу. Рассказала, что вот это Сторфилд, а не Холлоуфилд, и Эви оттуда сюда "волшебно перенеслась".
В сторфилде Эви прожила еще несколько дней, а потом так же волшебно вернулась в Холлоуфилд, в больницу. Открыла глаза - а там темно. Поискала фонарь - фонаря нет.
Темно. Страшно. Это была ее первая и последняя громкая истерика, остановить которую смог только отец Гилберт, "всехний папа", с которым маленькую Эви недавно познакомила Джессика (теперь уже она была старшей из них). Он обещал, что принесет такой фонарь, какой был ей нужен. Эви поверила и успокоилась, а отец Гилберт и впрямь принес.
В Холлоуфилде фонарь тоже светился, только никто, кроме Эви, этого не видел. Зато она видела все, что он освещал. Но иногда это были стулья и больничные койки, а иногда - розовые слоны и зеленые рыбки.
В Сторфилде Эви с тех пор бывала часто и подолгу. Рассказывала там о Холлоуфилде, а в Холлоуфилде - о Сторфилде. В Сторфилде, кстати, ей так и было все видно и без фонаря. А еще она откопала где-то гитару и пела. И когда она пела, это была та самая, прежняя Эйвис. А петь прекращала - и снова становилась маленькой Эви.
Так прошло много времени - Мелоди успела вырасти, Кларенс и Эви - нет, отец Гилберт приходил и рассказывал сказки, Джессика заглядывала поболтать о разном, Эви писала письма Кристоферу, находила ответы и читала при свете своего волшебного фонаря. Вспоминала Кайла. Не помнила ничего, начиная с того вечера, когда они пошли в SilverFish, думала, он просто уехал, пока она спала целый год. Ждала его, как принцессы в башнях ждут тех самых принцев на тех самых конях.
Ей было 19, она была счастлива, она была чистое небо. Так было, пока однажды в Сторфилде не появилась Холлоуфилдская больница.

Будет еще. Я, оказывается, до сих пор не понимаю, как уложить в слова то, что происходило с ней на этой игре ><