Год назад мы играли в Сон.
Год назад примерно в это время мы с Хильдэ дошли наконец до дома Игниса и заверте.
Я писала эту историю год. Я болела ею и прятала ее внутри. Осенью я сознательно не пошла играть ее - струсила в последний момент и, наверное, поступила правильно.
Сегодня я должна ее показать - должна ей и себе.
На всякий случай маркирую: я не жду фидбека и не жду даже, что о ней будет читать столько букв кто-то, кто ее не знает. Я просто хочу сломать свой собственный глухой забор, построенный вокруг этого персонажа.

Это начиналось как квента к первому Сну, приобрело какую-то внятную форму как начало отчета с него, продолжилось как квента ко второму Сну (так никому и не отправленная, к слову) и.. вот.
Здесь должно было быть много музыки-чтобы-лучше-понять между абзацами, много Гвардии, чуть-чуть Блэкморов и капелька Иллет. Но не будет)

Возможно, это вы уже читали год назад. Это Эйвис Томсон и маленькая Эви-с-фонарем. Начало истории.Эйвис была девочка-ветер - куда подует, туда летит. Она пела под гитару на улицах города, чтобы собрать денег для лучшего друга, она, как и большинство жителей Холлоуфилда, мечтала оставить его навсегда. Она ни в какую не желала идти по стопам родителей и поступать на медицинский факультет. Ей хотелось окончить школу, соврать отцу и матери, что едет поступать в другой город, и сбежать путешествовать по миру со своей гитарой. Во всем мире для нее были важны пятеро: Кристофер, с которым, даже после его ухода в экстернат, она продолжала переписку (смс? е-мэйл? нет, о чем вы? бумажные письма!). Джессика, девочка-из-детдома, над которой Эйвис взяла что-то вроде негласного шефства, с которой так славно было заниматься всякой безумно важной ерундой и уходить в отрыв. Родители. И их любовь друг к другу и к ней. Небо могло рухнуть на землю, но папа и мама не могли поссориться.
И еще был Кайл.
Кайл не был принцем на белом коне, но ей такого и не нужно было. Просто однажды он шел по улице, увидел ее, поющую на ветру, и запел вместе с ней. И вошел в ее душу, как горячий нож входит в масло, и остался в ней, "как в янтаре остаются века" (с).
Так прошел год. А потом -
"Дорогой Кристофер, - писала она, -
я не помню, когда мне в последний раз было так плохо. Кажется, мы расстались с Кайлом. Он не хочет больше иметь со мной ничего общего - даже в школу вот уже третий день не приходит! Кристофер, я, честно, не знаю, что теперь делать. Ты прости, что я вот так расклеилась и тебе сейчас плачусь, но... Ладно, ладно, я перестала.
Знаешь, я уволилась из SilverFish - все-таки не могу ночью работать, а днем продолжать нормально учиться. А если меня выгонят из школы за неуспеваемость - боюсь даже представить, как расстроятся мои родители. Но все равно там очень славно. Думаю, не поработать ли там еще немножко летом. Хотя.. Теперь уже, наверное, не смогу туда ходить.
Мы пошли туда с Кайлом праздновать мое увольнение, ну и я... м... малость перебрала. Знаешь, я последний раз так отвратительно себя чувствовала лет в 14, когда мы на спор пробовали все что льется за один вечер и проверяли себя на выносливость. С тех пор я как-то и не напивалась же, а тут вот прямо до беспамятства.. Проснулась дома уже - видимо, Кайл меня отвел. А потом, в школе, я подошла извиниться, а он так посмотрел, будто сквозь меня, будто меня не видел вовсе, и спросил, мол, "ты кто?" - и я не нашлась, что ему ответить. Крис, он презирает меня теперь. Очень хочется умереть. Или, лучше, никогда не рождаться.
То есть, нет, я не собираюсь, конечно, выбрасываться из окна или что-то в этом роде, я еще не настолько дура, но мне так стыдно... Я так привыкла, что он со мной! Знаешь, я, наверное, и правда его *фраза густо зачеркнута, но угадывается*
В общем, Крис, если вдруг я не отвечу тебе на следующее письмо - значит, я пошла и повесилась с горя =)
Шутка, конечно. Но вот, кажется, только за тебя я сейчас и держусь.
Напиши мне, как ты там? А то давно от тебя вестей нет, я соскучилась.

С любовью,
Эйвис"

Потом она узнала, что незадолго до того умерла его мать. В школе он больше не появлялся, дома его не оказалось, его спивающийся отец буркнул, мол, сын сбежал.
Джесс звала ее развеяться, Эйвис даже отпросилась на ночь у родителей, но в последнюю минуту передумала и осталась дома.
Ей было шестнадцать, ей было плохо, она была ветер. Она жгла свечи и пыталась понять, как жить дальше.
Внизу хлопнула дверь - родители вернулись. Ее отвлекли от собственных мыслей слишком уж громкие голоса на первом этаже маленького коттеджика, в котором жила ее семья. Она тихонько спустилась и застала небывалую сцену - отец с матерью ссорились чуть не до драки, выкрикивали друг другу оскорбления, по маминому до неузнаваемости злому лицу текли слезы. Было совершенно невозможно понять причину их ссоры, но само это зрелище будто парализовало Эйвис. Очнулась она, когда мама швырнула в отца чайником и схватилась за табурет, а отец нашарил в ящике нож и уже замахнулся им на жену. Девочка закричала и бросилась к родителям, пытаясь их разнять. Взрослые слегка опешили - им явно не хотелось, чтобы их разборки видела дочь (из чего Эйвис сделала вывод, что подобное случается уже не первый раз), но тут все трое обратили внимание на уже довольно явственный запах дыма и гари, стоящий в доме. Эйвис похолодела и кинулась наверх, в комнату. Комната горела, огонь быстро расходился по деревянному дому - видимо, сквозняк уронил свечу, когда Эйвис открывала дверь, чтобы выйти. Спешно отступая назад, девочка не заметила начавшуюся лестницу и скатилась со ступенек, так и оставшись лежать внизу.
Пришла в себя она уже в больнице. Открыла глаза - и не увидела ничего, кроме темноты. Было страшно. Потом пришли какие-то люди - Эйвис смутно помнила голоса почти всех этих врачей - половину детства она провела в этой больнице. Говорили что-то о том, что прошло уже больше года... Пришел папа, обнял крепко-крепко - страх отпустил немного. Эйвис спросила, где мама, и отец не смог ответить сходу. Начал говорить что-то о пожаре, о том, что он, пожар, унес маму с собой год и три месяца назад, и девочка все никак не могла взять в толк, о чем он говорит. Она помнила всю свою жизнь - кроме последних часов. В конце концов Эйвис уяснила, что мама просто далеко-далеко уехала, что огонь взял ее с собой, и ей там с ним хорошо. На вопрос дочери, почему ей ничего не видно и когда же зажжется свет, отец ответить не успел - пациенты ждали его.
Изменения в Эйвис-после-комы коснулись не только ее зрения. Теперь она воспринимала мир совсем по-другому, как шести-семилетний ребенок. Хоть и помнила всё и всех (или почти все и всех) из "прошлой" жизни. Ее очень быстро стали звать просто Эви, как в детстве (о, как много сил ей потребовалось в свое время, чтобы отстоять право называться полным именем!), ее жалели и навещали почти все работники больницы, но она не нуждалась в жалости - не понимала, почему все так к ней относятся. К своей слепоте Эви относилась как к игре: вот сейчас все ходят в темноте, чудом не натыкаясь один на другого, а когда зажжется свет - тогда-то и начнется самое интересное. Правда, никто так и не смог сказать ей, когда это произойдет.
Иногда свет даже зажигали, только ненадолго. Там, при зажженном свете, творились удивительные вещи. А потом Эви просыпалась. Сложно было отделить сны от реальности, да она и не стремилась. Просто принимала все как данность - вот оно есть, значит есть.
Вот только очень боялась громких звуков. И еще - когда кто-то с кем-то ссорился. Однажды отец повздорил с другим врачом в ее палате - говорил, что хочет забрать дочь домой, а ему отвечали, что нельзя и еще рано - так Эви вся сжалась в комочек под одеялом и пискнуть боялась, тихонько плакала только. Взрослые заметили, разом прекратили спорить, успокоили девочку и ушли. Но домой Эви так и не поехала.
Так прошел месяц. А в ночь на тридцать второй день после того, как Эви вышла из комы, она попала в Сон.
Во Сне она оказалась в совершенно темной комнате, так что даже не поняла, что спит - настолько все было похоже на реальность. Пошарила рукой вокруг себя - и поняла, что сидит вовсе не на больничной кровати, а на мягком ковре. Под руку ей попался свечной фонарь. Она взяла его, чтобы "рассмотреть" руками - а он зажегся и осветил все вокруг. Свечи в нем не было, он светился сам по себе. Эви нашла дверь и вышла наружу. Снаружи был город. И день. И солнце. И все это Эви видела собственными глазами.
Там, во Сне, Эви встретилась с девочкой по имени Мелоди, и она отвела ее к Кларенсу. Рассказала, что вот это Сторфилд, а не Холлоуфилд, и Эви оттуда сюда "волшебно перенеслась".
В сторфилде Эви прожила еще несколько дней, а потом так же волшебно вернулась в Холлоуфилд, в больницу. Открыла глаза - а там темно. Поискала фонарь - фонаря нет.
Темно. Страшно. Это была ее первая и последняя громкая истерика, остановить которую смог только отец Гилберт, "всехний папа", с которым маленькую Эви недавно познакомила Джессика (теперь уже она была старшей из них). Он обещал, что принесет такой фонарь, какой был ей нужен. Эви поверила и успокоилась, а отец Гилберт и впрямь принес.
В Холлоуфилде фонарь тоже светился, только никто, кроме Эви, этого не видел. Зато она видела все, что он освещал. Но иногда это были стулья и больничные койки, а иногда - розовые слоны и зеленые рыбки.
В Сторфилде Эви с тех пор бывала часто и подолгу. Рассказывала там о Холлоуфилде, а в Холлоуфилде - о Сторфилде. В Сторфилде, кстати, ей так и было все видно и без фонаря. А еще она откопала где-то гитару и пела. И когда она пела, это была та самая, прежняя Эйвис. А петь прекращала - и снова становилась маленькой Эви.
Так прошло много времени - Мелоди успела вырасти, Кларенс и Эви - нет, отец Гилберт приходил и рассказывал сказки, Джессика заглядывала поболтать о разном, Эви писала письма Кристоферу, находила ответы и читала при свете своего волшебного фонаря. Вспоминала Кайла. Не помнила ничего, начиная с того вечера, когда они пошли в SilverFish, думала, он просто уехал, пока она спала целый год. Ждала его, как принцессы в башнях ждут тех самых принцев на тех самых конях.
Ей было девятнадцать, она была счастлива, она была чистое небо. Так было, пока однажды в Сторфилде не появилась Холлоуфилдская больница.

Эту часть можно назвать отчетом с первого Сна, хоть и с известной натяжкой. Не самый короткий отчет в моей жизни, но стремится) Эви мало что поняла и запомнила из событий той ночи. Помнила, как водила за руку внезапно ослепшего отца Гилберта. Как Джессика заговорила с ней - с ней первой, с ней одной! - и рассказала, что и отец Гилберт, и Мартин, ее врач, скоро умрут. Как Эви обещала, что никогда не умрет для нее, честная пуговица. Помнила, как встретила наконец-то Криса, как рада была ему, и как он иногда странно и холодно себя вел, а потом оказалось, что это и не он вовсе. Как другой, настоящий, ее Крис, говорил, глядя Эви в глаза, что никогда не пробовал наркотики, и как потом оказалось, что он сказал неправду. Как она плакала от обиды, а потом вспомнила, что если любишь человека, то надо любить его всего, целиком, и как поняла, что не может перестать любить его, а значит никакие обиды не имеют значения. Как он радовался, видя, что она больше не сердита.
Помнила Кайла. Как он узнал ее, но даже не улыбнулся. Как он пытался казаться плохим, но на самом деле был хорошим, и как она видела это, и как говорила об этом ему, а то он, кажется, сам в это не верил... Как по капле возвращались воспоминания - о баре, о разрыве с Кайлом, о пожаре - и как выяснилось, что из огня ее, Эви, вынес именно Кайл. Помнила, как не могла понять, почему он спас ей жизнь, раз так ее ненавидел. Помнила, как была уверена, что ненавидит до сих пор, и как от этого было больно. Помнила, как готова была идти с ним на край света, лишь бы не гнал, и как уже готова была сказать ему об этом, когда он на ее глазах убил женщину.
В тот миг рухнуло все. Весь мир. Все миры. Маленькая Эви не была готова это видеть.
Она помнила, как жалась к стене, лишь бы быть дальше от Кайла, и не могла заставить себя сбежать, потому что он был ее миром. Как пыталась убедить себя, что собственные глаза подло налгали ей, и ничего не было. Как наступила темнота, страшная и душная, как подобралась со всех сторон, и как Эви сидела, обхватив колени руками, и плакала от страха - перед темнотой и перед Кайлом. Как Кайл подошел и обнял, ограждая от темноты. Как прошептал в самое ухо что-то очень похожее на "потому что я люблю тебя", и как Эви не знала, куда деваться и что чувствовать. Как хотела никогда не существовать. Помнила, как не дождавшийся реакции Кайл сорвался с места и вылетел за дверь.
И совсем, совсем не помнила, как пошла за ним, туда, где Кристофер - или не Кристофер? поди разберись! - спрашивал всех, хотят ли они уйти или остаться. Куда уйти, где остаться, Эви не слишком поняла, но она увидела Мелоди на одной стороне, Джессику с отцом Гилбертом на другой, и стало вдруг очень отчетливо понятно, что единственное, от чего зависит ее собственный выбор - это выбор Кайла. Потому что без него никак. Совсем.
Потому что если любишь человека - люби его всего, целиком.

Первая жизнь-после-Сна: Эви. Еще одна короткая часть.Эви проснулась дома, зрячей, с совершенно ясным сознанием, в окружении живых родителей. Ей бы радоваться, но отчего-то не получалось. То есть, нет, она была рада, конечно! Очень, очень рада, но гораздо сильнее радости было непонимание.
Она подняла трубку, набрала знакомый номер и не могла даже самой себе ответить, чего она на самом деле ждет и хочет. Но Кайл ответил.
Путаясь в словах, как ребенок, одеваясь, путается в слишком длинных рукавах, она попросила его о встрече. Увидела его - и все слова разлетелись стаей городских голубей, не осталось ничего, кроме единственного "Почему?..", повторяемого раз за разом. Он понял. Он ответил: "Потому что это был Сон" - "Значит, ничего этого не было на самом деле?" - "Было то, во что ты веришь. Ты веришь, что я убил ее?" - "Нет"
Она цеплялась за спасительную соломинку. Она продолжала быть маленькой Эви. И - она верила Кайлу чуть больше, чем себе.
Она закончила школу, поступила в медицинский, выпустилась, работала медсестрой в той самой больнице на радость родителям, изредка пела - только дома, только для своих, - переписывалась с Кристофером и Джессикой, которая уехала учиться в Нью-Йорк и приезжала только на годовщину смерти Мартина. Никто никогда так и не звал Эви полным именем, да ей уже и не хотелось.
Кайл приходил к ней каждый день, приносил цветы и сладости. Она любила его самой чистой, самой невинной любовью из всех, какие только могут существовать. Так самые нежные младшие сестры любят самых лучших старших братьев. Она говорила ему "люблю" и целовала в щеку, а он не торопил. Она сворачивалась калачиком у него на руках, и он заменял ей весь мир. Она пела ему, и он пел с нею вместе.
Ей было чуть больше двадцати семи, когда она выросла достаточно, чтобы полюбить его, как женщина любит мужчину. Свадьба, отдельное жилье, домашний быт... первенец, названный в честь Джессики, погибшей за полгода до его рождения.
Даже взрослая, Эви была вечным котенком - очень домашним, очень ласковым, очень доверчивым. Ветер? О чем вы? Ветер там, за окном, за плотно прикрытой дверью.
Она боялась темноты, громких криков и потерять Кайла.
Она была тепло очага. Она была трепещущее на сквозняке пламя свечи. Она была тепло.
Сыну был год с небольшим, когда Кайла сорвало. Да, он любил ее, но он любил - Эйвис. Он терпеливо ждал, пока вырастет маленькая Эви, но вместо перекати-поля выросла фиалка. Кайл даже пытался убедить себя, что фиалка - это тоже хорошо и красиво, но... совершенно не похоже на перекати-поле. Медсестричку Эви любили все, и она жила этой любовью, не желая никому зла и от чистого сердца силясь всем угодить. Кайл, как мог, оберегал ее от самого себя - предчувствуя подступающий срыв, он просто уходил. Прогуляться, успокоиться, в очередной раз убедить себя в том, что проблема в нем, а не в ней.
Однажды он понял, что лучше уже не будет.
Ворвался в дом, убил сына, изнасиловал и убил жену, разнес все, до чего дотянулся, поднес уже пистолет к собственному виску... Остановился. Переписал код Сна. Выстрелил.

Вторая жизнь-после-Сна: Эйвис. Окончание.Эйвис была девочка-ветер, куда подует - туда летит. У нее были родители-врачи, лучшие друзья Кристофер и Джессика, любимый человек Кайл, с которым она встречалась вот уже три года, гитара и мечты о том, как после школы она раздобудет фургончик и поедет, как Энджел, по городям и весям. И будет петь. Ей было девятнадцать, она была на пороге большой жизни. Выпускные экзамены остались позади.
Она проснулась утром и позвонила Кайлу, чтобы напомнить о встрече. Судя по его голосу, не напрасно, ну да с кем не бывает. Весь день - и еще пару дней, если уж честно, - Кайл был сам не свой, будто о половине вещей, о которых говорила с ним Эйвис, он вспоминал только когда она их упоминала, да и то с пинка. Но это скоро прошло, и он стал совсем прежним Кайлом.
Пришло время действовать.
Эйвис откопала где-то контакты человека, готового сдать свой старенький фургончик на некоторое время, истратила на это все свои сбережения, за лето научилась водить, сказала родителям, что поступает в медицинский, как они и хотели, но только в соседний штат, потому что Холлоуфилд у нее уже в печенках сидит (и тут она даже не врала), и уже перед самым отъездом пришла к Кайлу: ты со мной или как?
Не будь Кайл хозяином Сна, он сказал бы: "Нет". Он сказал бы: "Езжай, если хочешь, а я буду ждать тебя здесь". Он сказал бы: "Езжай и возвращайся". Она бы уехала и хлебнула бы по полной того, к чему так стремилась. Может, вернулась бы через полгода, год, несколько лет - смотря как хорошо она научилась бы выживать и смотря сколько гордости в ней бы осталось - к родителям, разбитая и переломанная, слишком жалкая в собственных глазах, чтобы искать встречи с Кайлом. Он нашел бы ее сам, заставил поговорить с ним... и жили бы они более-менее долго и более-менее счастливо. Может, она и вовсе не вернулась бы.
Но Кайл был тем, кем был, движению его пальцев беспрекословно подчинялся весь Сон, поглотивший реальность той ночью, которой не помнила никогда не знавшая слепоты и безумия Эйвис. Он сказал: "Да". Он сказал: "Конечно, я с тобой, что за вопрос!" Он сказал: "Мне только нужно взять ноут и гитару, я быстро".
И они уехали.
Эйвис гнала, как сумасшедшая. И смеялась. И пела. И Кайл пел с нею вместе.
За следующий год они успели исколесить полстраны, зарабатывая на еду и бензин с помощью голосов, гитар и шляпы (а также не в последнюю очередь с помощью Кайловского интернет-хакерства, но в такие подробности Эйвис обычно не вдавалась), спонтанно обвенчаться в каком-то захудалом городишке и вернуться в Холлоуфилд - рассказать наконец мистеру и миссис Томсон, родителям Эйвис, правду о ее жизни. Родители были, мягко скажем, не в восторге, но в конце концов смирились, приняли выбор дочери и даже заставили новоявленных молодоженов еще раз праздновать свадьбу "как положено".
Так и жили - мотались черт знает где, пели, любили друг друга и эту жизнь, раз в год примерно заскакивали погостить у родителей, тех и других. Добирались до самого океана, по пути - бешеным Тингвеллам все версты мира не крюк - заезжали и в сам Нью-Йорк. Не покорять Большое Яблоко, нет, так, примериться только. Джессику, опять же, навестить, поговорить в кои-то веки не по интернету...
Через полгода Джессика встретила свой ураган, унесший ее в какую-то очень дальнюю страну Оз. Эйвис узнала об этом из письма, в котором сообщалось об оставленном ей по завещанию "имуществе покойной мисс Дж. Картер". Имуществом оказалась фотография улыбающейся Джессики в рамке с надписью на обороте - что-то про "ты обещала никогда не умереть". Эйвис не помнила такого обещания, но фотографию с тех пор возила с собой. Вскоре после этого пришли вести и о смерти Кристофера, разбившегося в фургоне вместе с Энджел.
Еще полгода спустя у Эйвис и Кайла родился первенец - все так же, в дороге, едва успели добраться до ближайшего города и найти врача. Мать хотела назвать сына Джессом, отец не возразил. Так и порешили. А через неделю уже снова стирали колеса фургона об американские дороги.
Джессу было пять, когда его родители решили, что пора уже наконец остепениться. Накоплений Кайла хватило на небольшой домик в одном средних размеров городе достаточно близко к Холлоуфилду, чтобы иметь возможность навещать родителей, и все же довольно далеко от него. Эйвис по-прежнему не желала знать, откуда брались эти деньги, и никогда не задавала мужу вопросов о его работе, которую он, конечно, не оставил, переселившись в новый дом-без-колес.
Вскоре после новоселья Эйвис родила девочек-двойняшек, Анджелику и Кристину, и, пока они не пошли в школу, ей едва хватало времени на семью, не говоря уж о поисках работы или мыслях о новых дорогах. Однако вот дети подросли, и выяснилось, что жизнь домохозяйки, к которой Эйвис, казалось, уже почти привыкла, слишком скучна для нее. И выход был найден.
Эйвис арендовала какой-то сарайчик, расклеила объявления на столбах и заборах, собрала вокруг себя окрестных ребятишек, которым нечего было делать после школы - и получился музыкальный кружок вольной песни. Эйвис принимала всех, кто желал прийти, учила их петь и не мешала слушать, показывала основные гитарные аккорды и разучивала с ними самые разные песни. Родители всей этой стайки, соседи Тингвеллов, сначала отнеслись к задумке Эйвис настороженно, особенно видя, как быстро начинают любить ее их дети, но несколько (или несколько десятков) бесед и "открытых уроков" сработали исключительно в пользу "этой новенькой миссис Тингвелл".
Иногда приходил Кайл - теперь работа отнимала у него гораздо больше времени, - и они пели вместе. Эйвис любила такие дни больше прочих, ждала их и наслаждалась ими, да и ее разновозрастная братия тоже.
Шло время, дети росли, Джесс закончил школу и поступил в местный медицинский университет, абсолютно добровольно, на радость бабушке и дедушке Томсонам. На втором курсе привел домой друга с соседнего факультета и, выставив вперед подбородок для пущей храбрости и уверенности в себе, заявил, что у них "любовь и все серьезно". Семья приняла это, чуть погодя помогла найти отдельное съемное жилье и первое время поддерживала сына финансово. Правда, от этой поддержки Джесс вежливо отказался, как только смог.
Крис и Энджи, гораздо более шебутные, чем брат, закончили музыкальную школу - одна с гитарой, другая с флейтой - и укатили поступать в Новую Школу Музыки, нью-йоркскую консерваторию.
Сама Эйвис на один из дней рождения получила в подарок от Кайла скутер и рассекала на нем, до самой старости не растеряв своей любви к быстрой езде и ветру в волосах.
Она прожила девяносто восемь лет. Девяносто восемь лет почти безграничного счастья, большая часть которого была подарена ей Кайлом. И только иногда, изредка, ей снились дурные сны - о том, как она работает медсестрой в Холлоуфилдской больнице, ждет Кайла вечерами, когда он уходит прогуляться, и видит такое странное, такое страшное выражение его глаз, когда он возвращается. О том, что для нее нет ничего дороже Кайла. О том, что она отдала себя ему полностью, всю целиком, раз и навсегда, и не имеет права требовать себя назад. Каждый раз после таких снов она просыпалась в холодном поту и, силясь унять бешено стучащее сердце, объясняла себе, что в этом сне не было ничего действительно страшного. И забывала об этом еще до того, как могла понять - было.
Ей было девяносто восемь, когда такой сон пришел к ней в последний раз. Ей приснилось, как Кайл убивает ее и маленького Джесса. Это было слишком.
Слишком похоже на реальность.
Будить мужа из-за дурного сна показалось Эйвис глупым, уснуть снова она не смогла - вышла потихоньку из дома, как была, в сорочке. Села на старенький свой скутер и поехала.
Эйвис мчалась по темной дороге, не глядя вперед, выжимая из машины все, что та могла дать, и все думала об этих снах. Вспоминала, сопоставляла, снова вспоминала...
Сложно сказать, вырвалась ли она за пределы оберегавшего ее Сна потому, что догадалась, или отгадка пришла к ней именно потому, что Сна вокруг уже не было - в любом случае, вне Сна Эйвис прожила не дольше мига.

Сердечный приступ, дерево, кювет.
Ей было семнадцать, она была ветер.

Спасибо всем, кто.